По следам катастрофы: Механическое расследование

Всякий раз, когда в гражданской авиации США случается ЧП, NTSB (National Transportation Safety Board, Национальный отдел безопасности на транспорте) отряжает на место происшествия группу экспертов. Их дело — выяснить, что же произошло, и извлечь из случившегося уроки, которые в будущем помогли бы спасти человеческие жизни. На этот раз NTSB позволил репортерам Popular Mechanics сопровождать экспертов, отправившихся на выезд по одному из типичных случаев. 55-летний следователь Пол Кокс и его 29-летняя напарница Джилл Эндрюс в полночь прибывают в пенсильванскую гостиницу неподалеку от места катастрофы.

У следователей на первый взгляд мало общего, но потом понимаешь, что они так же верны друг другу, как два сыщика-кореша из голливудского полицейского боевика. До работы в NTSB Кокс долго служил пилотом морской авиации, а Эндрюс неспешно прошла в NTSB все ступеньки карьеры от стажера до настоящего следователя. В этой парочке видавший виды практик и высоколобый аналитик прекрасно дополняют друг друга. «Независимость наших экспертов зиждется на том, что они далеки от политики и промышленно-клановых интересов, — говорит Уильям Фосс, исполнительный директор неправительственной организации "Фонд безопасности полетов", — зато их рекомендации могут радикально повлиять на положение в промышленности».

До места катастрофы мы добираемся около получаса. Обломки самолета лежат неподалеку от сельского анклава Браунсвилль, штат Пенсильвания. Когда кончается грунтовка, идем пару километров по лесу и наконец видим место катастрофы метрах в двадцати над тропой, на крутом, густо заросшем деревьями склоне. Двигатель вывалился наружу, фюзеляж и крылья изорваны и скомканы. За желтой лентой полицейского ограждения толпятся десятка два местных жителей. Кто-то из них уже помог окружному судмедэксперту вытащить из-под обломков тела жертв.

Эндрюс с блокнотом в руках выходит вперед, и зеваки спешат рассказать, что они успели увидеть вчера днем. Все единодушно говорят, что самолет, падая, кувыркался. Один рассказывает, будто слышал, как двигатель «заглох, но потом снова заработал». Другие утверждают, что, когда самолет начал кувыркаться, двигатель работал с явными перебоями. Записав некоторые из показаний, Эндрюс захлопывает блокнот. «Свидетелям зачастую удается увидеть то, что мне недоступно, — объясняет она мне потом с глазу на глаз, — но я не собираюсь записывать показания, которые противоречат основным фактам».

Эндрюс натягивает резиновые перчатки, и вместе с Фоксом они приступают к изучению обломков. Уже через несколько часов они соберут необходимый комплект свидетельств и улик. Эти сведения будут приобщены к протоколу полета, деталям, выявленным при обследовании двигателя, результатам вскрытия тел и другим фактам. Иной раз эта напоминающая криминологическую экспертизу работа требует гораздо большего времени. «Как-то пришлось расследовать произошедшую прямо в воздухе катастрофу, — рассказывает Кокс, — так одно из крыльев не удавалось найти несколько месяцев. В конце концов его случайно обнаружил парень, который охотился на медведя в лесу».

Следователи изучают место катастрофы, двигаясь от периферии к центру. «Сначала с четырех сторон делаем цифровые фотографии, чтобы зафиксировать общую картину», — говорит Кокс. Тут он указывает на сваленное дерево: «Посмотрите, кора содрана от вершины до самого комля. Здесь хорошо видно, как опускался самолет». Солнечный свет льется на землю сквозь образованное сломанными сучьями окно в пологе леса: такое впечатление, будто самолет падал практически вертикально.

Следующий этап — обследование «изнутри», из того, что осталось от кабины. Зрелище не из приятных: приборная панель залита кровью, повсюду прилипшие лоскуты человеческой плоти, над которыми уже роятся мухи. Эндрюс фиксирует положение рукояток управления — газ до отказа, шаг винта пропеллера в положении «полный вперед» и так далее. Проверяет, целы ли тяги, идущие от штурвала к элеронам, килю и рулям высоты.

Затем Эндрюс и Кокс внимательно рассматривают пропеллер. Он иссечен характерными царапинами, говорящими опытному человеку о том, что винт отчаянно крутился, когда самолет проламывался сквозь лес. Именно эта дедуктивная работа и лежит в основе экспертного расследования. «Иной раз это похоже на черную магию», — говорит Кокс. Mooney — это не коммерческий лайнер, на таких не принято ставить «черных ящиков». С другой стороны, самолет преклонного возраста, и сама его конструкция дает следователям определенные преимущества. Фюзеляж сделан из алюминия, и на нем хорошо отпечатываются следы всех ударов, полученных при падении. Был бы это новый стеклопластиковый корпус, он бы просто разлетелся на куски. На циферблатах старомодных аналоговых приборов зачастую остаются именно те показания, которые были в момент катастрофы, в то время как цифровые электронные приборы обычно просто вырубаются, их дисплеи гаснут и на них уже больше ничего никогда не увидишь.

Ближе к вечеру подъезжают еще два следователя от FAA — они ведут параллельное расследование, сосредотачивая все внимание на том, не требуется ли в свете данной катастрофы внести те или иные изменения в общепринятые правила полетов.

Появляется на автопогрузчике местный пожарный Дэвид Симмонс — он берется помочь с перевозкой остатков самолета. И наконец, уже на закате, появляется представитель от Textron Lycoming — компании-изготовителя двигателя самолета. Его дело — ознакомить экспертов из NTSB со всеми нюансами, касающимися этой модели. За какие-то 10 минут он успевает сделать сотни фотографий, потом смотрит, как Симмонс подцепляет двигатель ковшом погрузчика, и направляется обратно к тропе. «Да уж, — мрачно произносит Кокс, оглядываясь через плечо, — когда эти ребята вчера поднимались в воздух, они небось и не думали, что сегодня у нас здесь будет с ними столько хлопот».

Среда, 8.30 утра. Следователи встречаются в гараже у Симмонса и приступают к разборке двигателя. Симмонс уже в который раз повторяет свое объяснение катастрофы («нам всем кажется, что дело в отказе двигателя»), а Эндрюс тем временем рассматривает обломки свечей. Будь они черными, это говорило бы о переобогащенной воздушно-бензиновой смеси, но электроды имеют вполне приемлемый серый цвет. С цилиндрами все в порядке. Пропеллер, коленвал и весь двигатель в целом крутятся как им и положено. Проблем с подачей топлива не было.

Согласно статистике NTSB, всего 10% авиакатастроф вызвано механическими проблемами. «Иногда двигатель приходится возвращать на завод, где его разбирают до последнего винтика, — рассказывает Эндрюс, — но обычно мы обходимся собственными силами на месте катастрофы. Наше дело определить, был ли причиной несчастья отказ техники». В данном случае никаких подтверждений этой гипотезе нет. Что бы ни случилось в небе над Браунсвиллем, винить надо не двигатель.

Проходит две недели, и в NTSB уже готов предварительный вариант отчета. В нем утверждается, что в момент катастрофы пилоты выполняли проводящуюся каждые два года квалификационную летную проверку. «Чтобы авария случилась в ходе таких двухгодичных проверок, это дело почти немыслимое, — говорит Чак Леонард, бывший следователь в NTSB. — Трудно что-нибудь натворить, когда на борту сразу два вполне компетентных пилота».

Сохранившиеся показания радара говорят о том, что минуты за две до катастрофы скорость самолета резко упала. Кокс и Эндрюс не знают наверняка истинных причин, но можно предположить, что пилоты отрабатывали управление в режиме «медленного полета» или упражнялись в выводе самолета из состояния «срыва потока» и «сваливания». Окончательный вариант отчета будет готов весной, но мы, может быть, так никогда точно и не узнаем, почему все-таки самолет разбился.

Следователи NTSB исключают вероятность механического отказа, но почему тогда свидетели говорят, что двигатель то глох, то снова запускался? Тогда, в гараже у Симмонса, Кокс прищемил кредитную карточку зажимом своей авторучки и, получив таким образом как бы маленькую модельку самолета, начал ее медленно вращать. При этом он объяснял, что, когда самолет кувыркается, его двигатель для наземного наблюдателя звучит то громче, то тише. «Обычно — а я сейчас говорю только общие соображения — штопор начинается после ситуации ‘срыва потока', когда крылья теряют подъемную силу.

С другой стороны, для того чтобы свалиться в штопор, самолет должен в начальный момент совершать поворот вокруг вертикальной оси». Тут Кокс наклонил ручку с зажатой в ней кредитной карточкой и выпустил ее из руки. Моделька полетела, кувыркаясь, вниз и ударилась о бетонный пол. Не так уж трудно было себе представить, что, упади вот так настоящий самолет на поросший лесом горный склон, он проделал бы в лесном пологе лишь небольшую аккуратную «полынью».