«Эмоциональное техно»: главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов — о новейшем стиле современной столицы

Современная архитектура пытается нащупать новые горизонты — куда она может простираться, чтобы быть максимально непохожей на привычное и при этом нести эмоциональный, драматичный заряд, вызывая у людей яркий отклик. Это не мы придумали: все лучшие образцы мировой архитектуры об этом.

Но сегодня мы живем в эпоху интенсивного развития технологий, новых материалов — они позволяют реализовывать такие проекты, которые раньше оставались только на бумаге. Из этого и сложился термин «эмо-тек», эмоциональное техно. Не хай-тек, где во главе стоят технологии, а эмо — то, что вызывает эмоции. Из примеров — парк «Зарядье», Бабаевский комплекс, Центр художественной гимнастики Винер-Усмановой в Лужниках, кластер «Ломоносов» в Долине МГУ, жилой комплекс RED7 на проспекте Академика Сахарова, а новый кампус «Бауманки» — просто манифест такого подхода.

Это технически довольно сложные вещи, они и устроены сложно, и выглядят соответственно. У нас в институте преподаватель часто повторял: «Сложно — не значит хорошо, а просто — не значит плохо».

Но, кажется, сегодня мы можем позволить себе делать реально высокотехнологичные вещи — и при этом яркие, запоминающиеся, выглядящие нетривиально и вызывающие эмоции. Если вы, глядя на проект, все это чувствуете, можно сказать, что архитектурный стиль у здания эмо-тек. Не знаю, приживется ли мой термин, должно пройти время.

Если допустить, что мы, нынешнее поколение, не оставим после себя материального наследия (а архитектура — главное материальное наследие), то мы совершим историческое самоубийство. Наши потомки не поймут, как нас изучать. Конечно, останутся тексты, музыка, кино, но с архитектурой ничто не сравнится. От архитектуры никуда не деться — это самое заметное, что остается от людей.

Современные материалы, которые сейчас используются в строительстве, как правило, намного более живучи, чем традиционные. Даже дерево, из которого мы сегодня строим, на молекулярном уровне тот же материал, из которого сделаны, например, Кижи, но технологически оно совсем иное.

А с другой стороны — казалось бы, вечные каменные сооружения: если на них махнуть рукой, как, например, произошло в индийских джунглях, они разрушатся, растрескаются от воды и ветра и снова превратятся в камень. Если не уделять внимание постройкам, то даже от египетских пирамид ничего не останется. Но люди будут сохранять архитектуру, если идеи, заложенные в ней, покажутся им важными. Идея всегда сильнее, чем материал, который ее воплощает; материал стареет, но идея бессмертна.

Сталинские высотки, несмотря на свой внушительный вид, более хрупкие, чем небоскребы Москва-Сити. Технологии 1950-х годов менее долговечны, чем современные. Здание Московского университета уязвимее, чем, например, башня «Федерация», которая построена из высокотехнологичного железобетона.

С другой стороны, людей на земле становится больше, строить приходится активнее, и, как результат, архитектура становится все более временной. В Японии, например, в разрешении на строительство сразу указывается дата сноса здания: его еще даже не начали возводить, но уже известно, когда снесут.

Живой организм так устроен: все клетки постоянно обновляются, надо спокойно к этому относиться. И наша задача — создать больше хороших образцов архитектуры, чтобы этот культурный слой сохранить. Чтобы Москва через сто лет была интереснее и ярче благодаря нашей сегодняшней работе.

Центр художественной гимнастики Винер-Усмановой в Лужниках на первый взгляд выглядит просто. Но там очень сложная криволинейная поверхность, которая сделана с той же точностью, с какой в автомобилестроении делают кузов.

Это новый уровень проектирования и архитектурного программного обеспечения. Своеобразный IT-подход, когда архитектор уже не чертит, а пишет скрипт, который позволяет рассчитать элементы фасада так, чтобы роботы могли раскроить, сделать и выложить криволинейную поверхность как единое целое, без швов.

Мы сейчас способны воплощать идеи, которые раньше существовали только на бумаге. В нашей стране было много выдающихся архитекторов, которые материального наследия почти не оставили. Например, Иван Леонидов построил только одну лестницу в кисловодском санатории им. Орджоникидзе, а в основном его работы — бумажные проекты. Или Яков Чернихов и Леббеус Вудс. Один из таких «бумажных архитекторов», Лазарь Лисицкий, придумал в середине 1920-х годов концепцию «горизонтальных небоскребов»: вытянутые горизонтальные здания должны были опираться на одну или несколько высоких башен. Лисицкий предлагал застроить ими столицу, чтобы сохранить исторические дома.

Сейчас появились технологии, которые позволяют реализовать подобные идеи. Например, горизонтальный небоскреб — это жилой комплекс «Бадаевский». Такое здание, возвышающееся над историческими постройками на тонких 35-метровых сваях, раньше спроектировать было бы в тысячу раз труднее. Сегодня проектные программы позволяют делать сложнейшие вещи сразу в трехмерном представлении.

А поскольку и конструктор, и инженер, и архитектор работают в одной программе, все их расчеты можно свести в единую модель и убедиться, что она работает. 30 лет назад специалисты, увидев этот проект, воскликнули бы: «Как можно рассчитать наклонные колонны, которые должны нести такую массу так высоко над землей?!».

Бояться искусственного интеллекта, который якобы лишит нас рабочих мест, смешно. Все ведь наоборот, чем больше таких технологий появляется, тем больше рабочих мест создается: везде нужны специалисты, которые умеют этими технологиями пользоваться.

Яркий пример эмо-тека — центральный кластер МГТУ им. Баумана. Мы сочинили там новую типологию пространства. Площадь центрального кластера часто сравнивают с берлинским Sony Center, но там типология другая: площадь в Берлине полностью накрыта кров лей. Что городскую площадь можно накрыть, известная история. Но мы сделали следующий шаг: поставили мембранную защиту, оставив при этом пространство открытым.

Обычная дилемма — какой вариант выбрать: и у открытой, и у закрытой территории есть свои плюсы и минусы. Теперь можно не спорить. Мы придумали гибрид: в центре, где растет дерево, площадь открыта, а вокруг контура зданий закрыта, и там комфортно находиться.

Идея пришла из опыта проектирования стадионов: я подумал, что пространство по габаритам похожее — почему бы в городе не создать тот же уровень комфорта, который обеспечивают болельщикам. Люди с интересом смотрят матч, потому что защищены от ветра, дождя и снега, хотя это улица, а не отапливаемое помещение, здесь не надо переодеваться, менять одежду. Зрители находятся в достаточно комфортных условиях. Так и возникла концепция бауманского кластера.

«Зарядье» — сплошной проект-эксперимент, там множество концепций реализовано впервые в мире. Например, висящий над рекой мост. Или подземный зал филармонической музыки на 1500 мест с первоклассной акустикой. Целый парк с зеленью и деревьями сформирован над огромным инженерным сооружением площадью почти 80 тыс. кв. м, которого почти не видно. Как и замаскированных технологических выводов и коммуникаций.

Я считаю, с природой и климатом нам повезло. Часто говорят: «Смотрите, как круто в других странах строят! Конечно, там же тепло — делай что хочешь». Это ерунда: поверьте, им труднее. По затратам энергии охлаждать в четыре раза дороже, чем топить. Кроме того, у нас есть сезонность: природа меняется, одно и то же здание в разные сезоны выглядит по-разному — и вот у тебя уже четыре презентации, а не одна, как в Эмиратах.

Да, есть проблемы с прохождением через ноль, циклами замораживания и оттаивания. Но в Москве с этим проще, чем, например, в Петербурге. А в Скандинавии, Нидерландах, Германии или Великобритании сложнее: там еще и море рядом.

Везде есть критики, которые жалуются на качество строительства или проектирования. Но я уверен: мы умеем создавать классную архитектуру и делаем это. Нам действительно повезло. И если мы не будем создавать самую крутую архитектуру в мире, то нам не место в будущем.