«Скелет и фонарь»: как великие французы смеялись над Эйфелевой башней

Вся механизация стройки состояла из нескольких допотопных паровых кранов, из-за которых стройка, окутанная дымом, напоминала место ведения боевых действий.

Но каким бы технологическим чудом она ни была, архитектурная ценность сооружения была признана далеко не сразу.

В наши дни вряд ли найдется человек, который не узнает ее, увидев изображение. А между тем, башня могла получиться совершенно иной формы.

Близилось 100-летие начала Великой Французской революции и взятия Бастилии. Городские власти Парижа решили отметить его проведением Всемирной выставки, а ее жемчужиной должна была стать огромная башня в центре Марсова поля. Конкурс объявили в 1886 году, менее чем за 3 года до планируемого начала выставки. Несмотря на столь сложный вызов, на него было подано 107 заявок.

По факту, автором проекта, выбранным жюри для воплощения, был вовсе не Александр Гюстав Эйфель, как можно подумать. Талантливый инженер и новатор, Эйфель еще больше был успешным предпринимателем.

В июле 1884 года инженеры Эмиль Нугье и Морис Коэхлин, работавшие в его компании, обратились к нему с проектом создания высокой башни. Ставшая позже культовой форма из четырех изящно изогнутых стальных колонн, придуманная этой парочкой, несла практическую функцию: инженеры рассчитали, что именно такая форма даст наибольшую устойчивость в ветреную погоду, равномерно распределив нагрузку.

Однако в исходном варианте ей не хватало изюминки, и тогда Эйфель подключил к проекту архитектора Стефана Совестра. Тот предложил множество декоративных улучшений, часть из которых были одобрены – так башня украсилась расширением на вершине, напоминающим луковицу, и параболическими арками, соединяющими колонны под полом первого этажа.

В этом виде проект был отобран к постройке.

Изображения будущей башни были заранее опубликованы и, мягко говоря, не вызвали восторга у французского бомонда. Как ее только ни называли – и «поистине трагическим уличным фонарем», «скелетом колокольни», «мачтой железных гимнастических снарядов, незаконченной, перепутанной и деформированной».

Еще жестче издевался писатель Ги де Мопассан: «Высокая и тощая пирамида железных лестниц, гигантский неуклюжий скелет на основании, которое, кажется, построено, чтобы нести колоссальный памятник Циклопу, но который вместо этого сжимается в нелепую тонкую форму, похожую на фабричную трубу».

Критики не остановились на насмешках, а опубликовали в газете Le Temps совместную петицию директору Всемирной выставки, получившую название «Протест против башни месье Эйфеля». Его подписали десятки художников, литераторов и скульпторов, в том числе Ги де Мопассан, Александр Дюма-младший и Вильям Бугро.

В этой петиции Эйфелеву башню в очередной раз пришпилили словами «бесполезная» и «чудовищная», назвали «одиозной колонной с болтами», и даже сравнили с Вавилонской башней.

«Неужели город Париж должен больше ассоциировать себя с барочными и меркантильными фантазиями строителя машин, уродуя себя? – вопрошали они. – Достаточно на мгновение представить себе башню нелепой головокружительной высоты, доминирующую над Парижем, подобно гигантской черной заводской трубе, а ее варварская масса подавляет и унижает все наши памятники и принижает наши произведения архитектуры, которые просто исчезнут перед этим ошеломляющим безрассудством».

Вскоре после начала строительства Гюстав Эйфель через ту же газету ответил своим противникам. «Я верю, что башня будет обладать собственной красотой, – сказал он. – Неужели мы должны считать, что инженер не озабочен красотой в своих конструкциях? (...) Не правда ли, что те самые условия, которые придают прочность, также соответствуют скрытым правилам гармонии? (...)».

Далее он пояснил то, что вы уже знаете – кривизна четырех внешних граней монумента, соответствует математическому расчету и несет в себе гармонию. «(Она) произведет большое впечатление силы и красоты, ибо откроет глазам наблюдателя смелость конструкции в целом. Точно так же множество пустых пространств в конструкции демонстрируют заботу о том, чтобы не подставлять лишние поверхности жестокому воздействию ураганов, угрожающим устойчивости здания. (...) в колоссальном есть своя притягательность и восторг, к которым едва ли применимы обычные теории искусства», – заключил он.

В наши дни проектирование форм зданий по законам математики получила признание и названа параметрической архитектурой. Гюстав Эйфель, сам того не зная, стал одним из ее основоположников.

Учитывая яростную критику на стадии строительства, просто удивительно, как быстро утихли стоны и ругань ценителей прекрасного после окончания ее строительства.

На выставке 1889 года башня вызвала восторг всего мира, а подняться на ее вершину захотели два миллиона человек. Кто знает, возможно, именно реакция простых людей заставила французских деятелей искусства пересмотреть свою позицию?