Артур Гэнсон и его удивительные машины: Леонардо XX века

Артур никогда не отличался общительностью. Даже в детстве у него не возникло настоящей близости ни с братом, ни с сестрой, да и друзей практически не было. Почти все свое время будущий художник проводил в одиночестве, рисуя и играя с конструкторами — прежде всего с невероятно популярным в те годы Tinkertoy из деревянных деталей.

Постепенно от сборки стандартных моделей мальчик перешел к созданию механизмов собственного изобретения. Одним из первых простых опытов стала «ледяная машина» — поставленный на лыжи игрушечный автомобиль с простым двигателем. И конечно, особый интерес Артура вызывали рисунки и схемы знаменитого уже тогда художника Руба Голдберга, автора «невероятно сложных устройств для выполнения самых простых действий». С годами любовь к конструированию поднялась до уровня интуиции опытного механика. «В начале, когда я только ставлю перед собой задачу, у меня не бывает четкого представления о том, как именно будет работать та или иная машина, — рассказал нам Артур Гэнсон. — Но у меня есть особое чувство... чувство ее общей конструкции, того, как она должна быть устроена, когда все будет готово».

Необходимость воплощать в жизнь странные механизмы диктует свои правила игры. Зачастую для них не подходят обычные инструменты — и тогда Гэнсон создает свои. «Я изобретаю не только механизмы, но и инструменты, с помощью которых их собираю, — говорит художник. — У меня есть необычные приспособления для точного изгибания проволоки, для центрирования зубчатых колес и т. д.».

Набор увлечений будущего художника оказался чрезвычайно широк. Любовь к рисованию развилась в попытки создания собственных простых мультфильмов на краях тетрадей. Артур провел не один месяц, оттачивая исполнение фламенко на гитаре, занимался программированием и даже интересовался хирургией. Впоследствии все эти интересы вылились в нечто большее и универсальное: в любовь к точной, тонкой и усердной работе руками, к механической логике, лежащей в основе вещей и движений.

Первые настоящие работы молодого художника оказались странным образом близки к рисованию. Тонкие и подвижные проволочные конструкции колеблются, вращаются, шевелятся, вовлекая за собой и свои тени, так что все вместе напоминает сложную графику оживших карандашных линий. Эти кинетические скульптуры относятся уже к студенческому периоду, ко времени не слишком удачных попыток обучения на врача. Необходимость зазубривать огромные количества формальных сведений быстро сделала это занятие невыносимым, и Гэнсон перевелся на факультет изобразительного искусства.

Такая непоследовательность на самом деле сослужила Артуру хорошую службу. Именно «универсальное любопытство» Гэнсона помогло сформироваться настоящему художественному взгляду на мир. Тому ощущению, которое знаменитый аргентинский писатель Хорхе Луис Борхес назвал «состоянием протоплазмы, чутко реагирующей на любой поставленный перед ней предмет». «Рассматривая какую-то вещь, я всегда играю с ней, думаю, какое движение может из нее "вырасти", — продолжает Артур Гэнсон. — Это напоминает кукольный театр. Вначале я играю с чем-то как кукловод, а потом создаю механизм, который заменяет меня в этой роли».

Ко времени учебы в университете относится и знакомство Артура с работами отцов-основателей кинетического искусства. Швейцарец Жан Тэнгли, американец Александр Колдер — первые родственные души, которых Гэнсон встретил, и их влияние на его творчество несомненно. Его ранние проволочные мобили действительно напоминают работы Колдера, а появившиеся позднее динамичные скульптуры — философские инсталляции великого Тэнгли.

Художник Гэнсон эволюционировал стремительно, от акцента на визуальности к остроумным конструкциям, таким как культовый «Желтый стульчик Кори». «Я всегда стараюсь нащупать начальную точку, из которой можно высказать нечто очень простое, выразить очень понятную идею, — поясняет Артур. — Но такая простота рождается из большой внутренней сложности, а понятность превращается в неоднозначность. Думаю, так проявляются скрытые свойства нашего мира».

В 1980-х Гэнсон участвует в ежегодных «гонках скульптур», фестивале World Sculpture Racing Society. Он бежит то с огромным спидометром, то с многоногим насекомым-механизмом Dododecapede... Но самой философской работой того времени стала его «гоночная» машина «Быстрее!»: колеса тележки, которую толкает перед собой бегущий художник, приводят в движение механическую руку, которая торопливо выводит на бумаге одно только слово — «Быстрее», словно подгоняя своего создателя.

Чтобы сменить бумажный лист и отдать его одному из зрителей, приходилось то и дело останавливаться, и гонку Гэнсон не выиграл. Зато выразил нечто большее: «Получилась такая интересная цепь событий, — рассуждает художник. — Мысль родилась у меня в голове, я воплотил ее в некий предмет, в произведение искусства. Но в этом предмете самом по себе не содержится никакой идеи, нет никакой мысли. Он ничего не значит, пока не появляется зритель. Именно зритель замыкает цепь, и цикл завершается».

Первая персональная выставка Гэнсона прошла в Нью-Йорке в 1998 году, и вскоре он стал «штатным художником» в Массачусетском технологическом институте. Сегодня его работы покупают известнейшие музеи, галереи и частные коллекционеры, он проводит мастер-классы и публичные лекции. «Работа художника в основе своей — это игра, и этим-то я и стараюсь заниматься, — говорит Гэнсон. — Но... встречи, переговоры, оплата счетов... бытовая сторона жизни оставляет маловато возможностей для того, чтобы творческий "поток" тек спокойно и размеренно». Знаменитому художнику волей-неволей приходится общаться с людьми, но в душе Артур, по его собственному признанию, так и остался замкну тым мальчиком, который больше всего любит возиться с механизмами и прислушиваться к любому предмету, который попадется ему на глаза. Так родилась, например, знаменитая «Машина с вилочковой косточкой». «За обедом я играл с куриной косточкой и подумал, что эти отростки очень напоминают ножки, а походка в раскоряку — точь-в-точь как у ковбоя, который слишком долго сидел на лошади, — вспоминает Гэнсон. — Мне пришла в голову идея сделать машину, которая сама бы двигала эту косточку».

При таком внимании ко всему вокруг той искрой, которая вызовет рождение идеи, может оказаться что угодно: куриная косточка или развевающийся кусок ткани, вязкое течение машинного масла или детский стульчик сына. Самое поразительное, что эти авторские идеи легко считываются зрителями: в них словно «вшито» нечто, создающее странный и яркий характер.

Как и всякий результат чистого «детского» творчества, произведения Гэнсона самодостаточны и не требуют высоколобых интерпретаций. Но эти интерпретации так и напрашиваются у каждого зрителя, который завершает цикл: от замысла художника к его произведению — и к людям. Как и положено настоящему искусству мастера эпохи Возрождения.