Что такое стыд, как он может сформировать культуру и почему его испытывают даже боги

Сёин был известным возмутителем спокойствия. Его лишили статуса самурая за то, что он изучал рангаку — так называемые голландские науки — и тем самым засорял свой разум иностранными идеями. Сёина интересовали заморские странствия. Этот интерес, а также желание глубже понимать западную философию, заставил его нарушить еще более строгое табу и попытаться пробраться на борт американского корабля, пришвартованного у берегов Японии. Поскольку капитан не пошел ему навстречу, эта попытка обернулась для Сёина домашним арестом, а затем и тюремным заключением. В конце концов его освободили, и какое-то время он даже держался подальше от неприятностей. Однако, ввязавшись в планирование покушения, Сёин снова очутился за решеткой, и на сей раз дела обстояли куда серьезнее.

Сёин не мог знать — технически он так никогда и не узнал, — что ему суждено стать героем. При этом на типичного героя он совсем не походил. Его друг Тайдзо Масаки описал Ёсиду Роберту Льюису Стивенсону так:

«...Уродливый и смехотворно обезображенный оспой... Сёин отличался нечистоплотностью, его одежда была убога; когда он ел или умывался, то руки вытирал о рукава; а поскольку волосы он перевязывал не чаще одного раза в два месяца, на них часто нельзя было взглянуть без отвращения. Памятуя все это, не удивляешься, что он никогда не женился. Талантливый учитель, он был мягок в действиях и часто резок и даже жесток в словах. Его уроки не задерживались в головах учеников, оставляя их в недоумении, а еще чаще вызывали смех.»

Имейте в виду, это слова человека, любившего и глубоко уважавшего Ёсиду.

Сёин родился в 1830 году в семье самурая скромного ранга. Как тогда было принято, его усыновил другой самурай, Ёсида Дайсукэ, который вскоре умер, оставив пятилетнего Сёина наследником своего рода. Свой первый серьезный акт неповиновения Ёсида совершил, когда без разрешения отправился в путешествие по Северной Японии. Ему исполнился двадцать один год, и он хотел повидать мир. По возвращении его лишили статуса самурая и подвергли наказанию, которое сам Ёсида воспринял как награду: в течение десяти лет он должен был обучаться где угодно в Японии. Возвращение Ёсиды домой после первого года обучения совпало с прибытием в Японию американцев. В 1853 году коммодор Военно-морского флота США Мэтью Перри ввел четыре «черных корабля» в залив Эдо и от имени своего правительства потребовал от Японии открыть торговлю. Придерживаясь политики изоляционизма и миролюбия, Япония отставала в технологическом прогрессе. Ей было не под силу тягаться с американцами. После инцидента в заливе Сёин — как и некоторые другие — задумался об относительной неспособности страны защититься от чужаков. Гражданский мир — это, безусловно, чудесно, однако в данной ситуации он означал отсутствие подготовленных военных, снабженных мощнейшим и новейшим оружием.

Семена этой проблемы были посеяны еще в первые дни правления сёгуната Токугавы. Клан Токугава правил Японией с 1603 года. С одной стороны, он принес в страну мир, положив конец постоянным феодальным распрям самураев. Вскоре после прихода к власти Токугава поделили страну на 260 более мелких, легко контролируемых владений. Каждое из них было передано даймё, или феодалу, который почти независимо управлял своими землями. Некогда великие самураи, о чьей боевой доблести слагали легенды, сменили катаны на кисти для туши и стали приказчиками своих даймё. Это позволяло разделить национальную и местную политику. Даймё и служившие им самураи более высокого ранга решали проблемы местного уровня, в то время как сёгун с советниками занимались делами государственной важности. Такая система способствовала сохранению мира.

С другой стороны, Токугава почти полностью отрезали Японию от внешнего мира, исключением была небольшая голландская колония в Нагасаки. Сёгунат мало заботило происходящее за пределами его границ. Ему надоело считаться придатком Китая — небольшой группой островов цветущей сакуры на периферии территорий, обладающих огромным богатством и колоссальной мощью. Сёгунат полностью запретил иностранную философию и распространение чужеземных идей. Несмотря на название «рангаку», под запрет попали не только «голландские науки». Он распространялся на все неяпонское: христианство, ислам, буддизм, конфуцианство, даосизм — на любую интеллектуальную, художественную или духовную традицию, которая не уходила корнями в дофеодальные эпохи, когда синтоизм и его многочисленные боги доминировали над убеждениями и верованиями.

В стране царил мир, и она была готова отстаивать свою независимость любой ценой. Однако с приходом американцев все изменилось. Япония оказалась неспособна защитить себя. Изоляция больше не гарантировала стабильность. Требовалось что-то предпринять. Зажечь искру в воинственных душах самураев.

Сёин намеревался высечь эту искру, используя японскую концепцию хадзи, или того, что мы сейчас назвали бы стыдом. Для него стыд был не внутренним чувством, которое держат в себе, а социальной эмоцией, которую принято разделять с группой. Он решился на покушение, поскольку верил, что хуже испытывать стыд от бездействия, чем совершить преступление в попытке изменить неприемлемую ситуацию. Он отдавал себе отчет в том, что вмешательство в национальную политику было преступлением, однако бездействие вызвало бы хадзи, что еще хуже. Если все самураи продолжат терпеть позорное положение, это грозит катастрофой японской нации.

Перевести хадзи как «стыд» легко, однако, как — я не сомневаюсь — вы уже догадались, значения этих двух слов не вполне совпадают. Хадзи — особый вид коллективного стыда, и, чтобы понять его значение, нужно узнать чуть больше о плавильном котле традиций, в котором формировалось представление о хадзи у японцев. Однако перед этим давайте обратимся к тому, что говорят о стыде ученые: целый ряд современных исследований этой эмоции может помочь нам понять эмоциональный режим, доминировавший в Японии времен Сёина.

Выражаясь научным языком, стыд возникает, когда наша парасимпатическая нервная система активизируется в результате сбоя настройки, то есть в момент, когда человек рассинхронизируется с эмоциями окружающих. Иначе говоря, когда вы осознаете, что нарушили правила эмоционального режима. По всей видимости, стыд носит общинный характер; это социальная эмоция, которая дает нам понять, что мы пересекаем моральную границу.

Стыд связан с так называемой теорией самонесоответствия, разработанной Эдвардом Тори Хиггинсом в 1987 году. Он предположил, что у каждого из нас есть усвоенный образ идеального «я». Например, вы считаете себя нравственным, умным и достойным человеком. В чем вы можете здесь ошибаться? Вы аккуратно водите машину, говорите «спасибо» и «пожалуйста», всегда уважительны в общении — как и положено достойному члену общества. Чтобы стать идеальным «я», необходимо вести себя определенным образом, и то «я», что именно так себя и ведет, называется должным. Идеальное «я» — это то «я», к какому мы стремимся, а в идеале и то, какими мы, как нам хочется верить, являемся. Должное «я» испытывает чувство долга, придерживается кодексов и выполняет обязательства, то есть делает то, чего от него ждут. Ваше идеальное «я» аккуратно водит машину, потому что так правильно и потому что не делать этого означает подвергать других опасности, что морально неприемлемо. Ваше должное «я» водит аккуратно, потому что так положено по закону, а вы не из тех людей, что его нарушают. Однако между идеальным/должным и актуальным «я» всегда есть разрыв, например, может оказаться, что вне зависимости от вашего видения себя вы ужасный водитель и ругаетесь как сапожник. Когда вы осознаёте, что ваше актуальное «я» не соответствует вашему идеальному/должному «я», вы испытываете стыд. Ваше настроение меняется; мышцы непроизвольно сокращаются, особенно мышцы лица и плеч — они как бы поникают; ваша эндокринная система выбрасывает целый коктейль гормонов стресса, в котором есть кортизол, адреналин и буквально щепотка окситоцина. Этот самый окситоцин, похоже, и делает стыд социальным, восстанавливая разорванные нами связи.

После этого стыд делает кое-что еще — он запускает реакцию «бей, беги, замри», или страх. Обычно мы замираем, беспокоясь о том, что о нас подумают. Но если нам кажется, что наше чувство стыда вызвано кем-то другим, может возобладать потребность дать отпор. Мы начинаем злиться. При этом стыд как социальная эмоция — это не только чувства отдельно взятого индивида. По словам антрополога Рут Бенедикт, иногда на балансе стыда, страха и гнева строятся эмоциональные режимы целых культур.

В опубликованной в 1946 году книге «Хризантема и меч» Бенедикт описывает культуру Японии как «культуру стыда». Она сравнивает ее с американской культурой, которую определяет как «культуру вины». По ее мнению, основное различие заключается в том, что культура вины сосредоточена на ощущении людьми вины за содеянное. Люди в таких культурах беспокоятся о личном наказании: тюремном сроке, адских муках и т. д. В культуре стыда, например в Японии, люди куда больше боятся стать изгоями и навлечь бесчестие на окружающих. Бенедикт выделяет также третий тип культуры — культуру страха. В такой культуре люди боятся поступать плохо под страхом причинения им вреда или смерти.

Бенедикт в основном упрекали в том, что в ходе своего исследования она сосредоточилась не на японском народе в целом, а исключительно на элитах. Кроме того, важно отметить, что Бенедикт писала о Японии в период серьезных национальных потрясений, то есть в то время, когда японская культура претерпевала быстрые и радикальные изменения. Так, вместо того чтобы держаться обособленно, Япония стала развязывать агрессивные войны. Однако — и это может показаться несколько странным, поскольку Бенедикт все же была чужаком, — ее идеи широко распространились среди японцев. С момента выхода перевода в Японии продали два миллиона экземпляров «Хризантемы и меча». Благодаря книге стало расти число публикаций в рамках нихондзинрон, или работ о «японскости». Ей даже удалось внедрить понятия культуры стыда и культуры вины в японский менталитет.

Конечно, реальность такова, что все культуры в той или иной степени подвержены комплексу вины, стыда или страха. В них также есть немного любви, немного желания и немного храбрости. Определение японской культуры как культуры стыда может выглядеть некоторым упрощением, которым наверняка и является, однако концепция японского стыда хадзи сыграла свою роль в том, что Япония снова открылась миру. Чтобы понять хадзи, потребуется разобраться не только в современной научной концепции стыда. К концу правления сёгуната Токугава, несмотря на все попытки очистить Японию от иностранных идей, понимание хадзи основывалось на целом ряде представлений о стыде, просочившихся в страну за предыдущее тысячелетие, начиная с древней практики синто.

Согласно синтоистскому мифу о сотворении мира, в далеком прошлом первые боги Куни-но токотати-но ками и Амэ-но минакануси создали двух божественных существ — Идзанами и Идзанаги. Им было поручено сотворить первую землю. Стоя на мосту, соединявшем землю с небесами, они с помощью небесного копья вспенили воды океана, и вода, что стекала с копья, превратилась в остров Оногоросима. Довольные результатом, Идзанами и Идзанаги решили, что отныне будут жить на новом острове. Они возвели на нем небесный столб, чтобы тот поддерживал большой дворец, и стали воспитывать своих детей-богов, которые рождались в больших количествах. Они также создали другие острова Японского архипелага, чтобы на них могли поселиться люди.

Закончилось все трагично. В одном из древнейших японских императорских текстов «Кодзики» 712 года сказано, что Идзанами умерла при родах. Это разбило сердце Идзанаги, и в ярости он убил ребенка, который, как ему показалось, убил его жену. Не стоит сильно переживать. Поскольку ребенок родился у богов, его убийство породило десятки божеств, что рассеялись по небу и земле. Скорбящий Идзанаги отправился в путешествие в Ёми, загробный мир, чтобы отыскать там свою любимую. Ему не следовало этого делать. Найдя жену, Идзанаги умолял ее вернуться, но она не могла. Она успела вкусить пищу мертвых и больше не способна была существовать среди живых. Идзанаги не хотел покидать свою любимую. Он мечтал еще раз взглянуть на ее прекрасное лицо. Но и это запрещалось делать во тьме загробного мира.

Однажды ночью, когда Идзанами спала, Идзанаги решил сделать из своих длинных волос факел, чтобы осветить мрак и посмотреть на жену. Когда свет упал на ее тело, Идзанаги увидел не изящные очертания своей супруги, а скрюченный гниющий труп, в котором копошились личинки. Идзанаги закричал и в ужасе бросился к двери, ведущей в мир живых. Охваченная стыдом и гневом Идзанами бросилась за ним, чтобы не дать ему уйти. Идзанаги успел выскочить через проход и закрыть его валуном, навсегда разделив мир живых и мир мертвых. Его разъяренная жена, все еще охваченная хадзи из-за того, что муж увидел ее, прокляла всех живых, принеся смерть в мир людей.

Чтобы избавиться от увиденной скверны, Идзанаги провел обряд ритуального очищения хараэ. В «Кодзики» это также названо хадзи. Подобно тому как Идзанами испытала стыд из-за того, что ее увидели, Идзанаги стыдился самого себя за нарушение табу. Он повел себя неправильно, возжелав того, чего не мог получить. Очистительная практика хараэ остается синтоистским ритуалом по сей день. Этот древний японский миф кое-что говорит о том, как в Японии XVIII века понимали эмоции, и о том, как точно это вписывается в современное научное представление о стыде. Эмоции японцев XVIII века во многом определялись тем, как следует чувствовать и вести себя в той или иной ситуации. Горевать об умершей жене уместно, эгоистично нарушать табу — нет. Совершить подобное — значит отойти от своего идеального «я», нарушить правила эмоционального режима. Это вызовет или, по крайней мере, должно вызывать хадзи. Хадзи XVIII века в то же время несет в себе элементы отвращения и потребность смыть позор. Потребность настолько сильную, что очистительный ритуал практикуется и сегодня.

Эта история как нельзя лучше демонстрирует, из чего выросла японская культура, поскольку идея о чувствах корнями уходит не в синтоизм, а в конфуцианство. Чтобы проиллюстрировать влияние этой философии на хадзи, позвольте рассказать вам еще одну историю, на этот раз взятую из сочинений великого конфуцианского философа Мэн-цзы.