Живые мультфильмы: Грегори Барсамян и его странные инсталляции

Обращались к этой области и деятели искусства — в первую очередь сюрреалисты. Фрейдизм явил человеку его изнанку, дремучее das Es, одним из проявлений которого якобы выступают вереницы лишенных смысла, нередко гадких, невозможных и всегда странно притягательных образов, перетекающих друг в друга перед внутренним взором во время сна разума. Запечатлеть сны и видения на холсте пытались Дали и Магритт; Филипп Халсман, чтобы получить изображения, одновременно абсурдные и натуралистичные, пользовался фотоаппаратом; аниматоры Ян Шванкмайер и Рене Лалу привнесли в сюрреализм движение. К последним близок и герой нашей сегодняшней истории, Грегори Барсамян, вот только его работы — столь же парадоксальные, тягучие, подсознательные — являют зрителю не только движение и развитие, но и объем. То, что он создает, — буквально сны наяву. Зачастую весьма кошмарные.

В XIX веке существовал аттракцион, один из предшественников современного кинематографа, — зоотроп. О нем и о его «родственниках» — тауматропе, фенакистископе, праксиноскопе, кинеографе — вы можете прочесть подробно в декабрьском номере «TechInsider» за 2009 год, сейчас же мы в двух словах опишем принцип работы устройства, наиболее близкого к тому, что делает Грегори Барсамян.

Зоотроп представляет собой вращающийся барабан, на внутренней поверхности которого расположены несколько картинок-кадров, изображающих некую несложную последовательность движений: бегущая лошадь или собака, танцующие человечки и т. п. В стенках барабана прорезаны отверстия, через каждое из них можно видеть картинку — только одну — на противоположной стороне барабана. Во время вращения отверстия сменяются перед неподвижным зрителем, и возникает анимационный эффект: будто картинка всего одна, но она постоянно меняется, движется. Эта оптическая иллюзия основана на способности сетчатки глаза на некоторое время «запоминать» увиденное. Точно так же работает и кинематограф, и телевизор, и монитор компьютера — только смена кадров там происходит значительно быстрее, и мерцания почти не заметно.

Грегори Барсамян заставил вращаться не плоские картинки, а трехмерные объекты, скульптуры, каждая из которых представляет тот или иной шаг в зацикленном, иногда весьма сложном движении.

Вращение композиции вокруг вертикальной оси скрыто от зрителей с помощью стробоскопа — быстро мигающей яркой лампы, какую можно наблюдать, например, в танцевальных клубах. В свете стробоскопа человеческие движения кажутся быстрой серией выхваченных из темноты отрывистых кадров. Этим эффектом и пользуется Грегори Барсамян: частоту мерцания стробоскопа он синхронизирует со скоростью вращения конструкции, чтобы свет включался в тот момент, когда следующая фигура заняла ровно то место, где находилась ее предшественница во время предыдущего светового импульса. В результате вращение оказывается нарезанным на отдельные мгновенные «кадры», в последовательности которых скульптуры как бы остаются на своих местах, но меняются шаг за шагом. Поскольку частота мерцания и скорость вращения высоки, эти шаги сливаются в непрерывное движение.

Несмотря на технические наклонности и любовь к конструированию, образование Грегори получил самое что ни на есть гуманитарное — закончил философский факультет Висконсинского университета. В годы учебы он познакомился с учением Карла Густава Юнга и увлекся идеями Фридриха Ницше.

Нельзя сказать точно, в какой момент предметом интереса Грегори Барсамяна стали бессознательные и инстинктивные проявления человеческой природы, но с тридцатилетнего возраста он исправно записывает свои сны. По его словам, то, что приходит к нам во сне, противостоит информации, с которой мы сталкиваемся днем, — ночные видения развеивают иллюзию контроля и демонстрируют наши слабости.

В поисках способа для художественного воплощения бессознательных видений Грегори Барсамян стал скульптором. Первые его творения, хоть и были неподвижными, сочетали реальность с абсурдом, а в 1989 году Барсамян увидел зоотроп, и вскоре у него сложилась техническая концепция, о которой мы рассказывали выше. Ее он придерживается до сих пор. Одной из первых «анимационных» работ стала композиция под названием Putti (1991 год): шестнадцать амурчиков летают друг за другом под потолком, превращаясь в вертолеты и вновь возвращаясь к своему первоначальному облику. В те годы Грегори жил недалеко от аэродрома и, постоянно наблюдая прилетающие и улетающие геликоптеры, пришел к такой ассоциации.

Странные трансформации характерны для большинства работ Барсамяна, ниже мы приведем примеры и более абсурдных ассоциативных цепочек. Скульптор не пытается вложить какое-то исходное значение в свои композиции; напротив, смысл должен найти сам зритель. Иногда демонстрируемое не только абсурдно, нелогично, но и переступает грань приличий (ведь бессознательное не знает нравственных запретов). В качестве примера можно привести Shuttlecock (1991): авиалайнеры, превращающиеся в фаллосы.

Еще один лейтмотив, прослеживающийся во всех работах Грегори Барсамяна (предопределенный самим их техническим устройством), — зацикленность, повторение раз за разом одних и тех же движений и трансформаций и как будто отсутствие контроля, безнадежность, невозможность сознательным усилием разорвать круг событий. В наших снах нередко встречается подобное, не так ли?

Скульптурные композиции Грегори с трудом поддаются описанию, их нужно видеть. Видеоролики с «мультфильмами» Барсамяна можно посмотреть на нашем сайте или на официальном сайте скульптора. Правда, будем честны, «вживую» они поражают гораздо больше. Смотреть на метаморфозы различных предметов безумно интересно, даже если последние вызывают отвращение (а подобный эпатаж нередко встречается в работах мастера).

Кстати, некоторые из метаморфоз Грегори Барсамян и в самом деле видел во сне. В какой-то мере зритель может подобным красочным снам позавидовать, но с другой стороны — сможете ли вы еженощно выносить сюрреалистические, безумные картины, оставаясь в здравом рассудке? Человеком, способным не просто запоминать такие сны, но и воплощать их в реальность, можно и нужно восхищаться.

Анимационный Сальвадор Дали — Грегори Барсамян вполне достоин подобного звания. Хотя, в отличие от Дали, в общении Грегори приятен, совершенно не эксцентричен и абсолютно ничем не напоминает героев собственных скульптур.